Маковский С.К. В. Васнецов.

“Переоценка” Васнецова
Он   гениальный   художник, ориги­нальный и неподражаемый и в жанре, и в эпических и религиозных картинах говорит о Васнецове А. Успенский в книге, вышедшей два года назад.
Лет десять раньше почти так же восторженно прославлялся Васнецов многими критиками (в том числе и мною) как возвеститель русской "самобыт­ности", вдохновенный мистик, художник национальных откровений. Не преж­ний Васнецов, писавший мужичков и мещан с передвижническим юмором, а Васнецов новый — декоратор Владимирского собора, автор "Сестрицы Аленушки" и "Снегурки".
С тех пор мы узнали, что наивной была наша вера, Васнецов не кажется больше ни гениальным учителем, ни вдохновенным мистиком. Открытый им путь остался — путь к народной красоте, о которой прежде мы знали непростительно мало, но сам он, как живописец, как мастер, отошел в ряды заурядных и заблуждающихся. Он разочаровал как-то сразу. Внезапно воз­величенный — столь же внезапно потерял свое обаяние. На последней выставке в Академии художеств (1905 года) все чуткие поняли: великого Васнецова не стало...
Как это случилось? Отчего в промежуток пяти-шести лет могла произойти такая "переоценка"?
Мы знаем. Именно в это время завершилась в России эволюция художест­венного вкуса, которая началась еще в 90-е годы, — переставилась точка зрения на живопись. После нерешительных блужданий между старым берегом доморощенной художественной идеологии и "новыми берегами" западного искусства мы научились требовать от живописца прежде всего хорошей живо­писи — благородства тона, рисунка, вдохновенного знания ремесла, радости для глаз. Мы убедились, что не идейное намерение, а форма — ценное и вечное в живописи: краски, свет, гармоничность воплощения, прекрасная плоть искус­ства. Если этого нет, обаяние картины — только преходящая иллюзия.
С Васнецовым, автором эпических и религиозных картин, повторилось то же, что несколько лет раньше с жанристами и пейзажистами передвижных выставок. В его произведениях ясно обнаружился плохой живописец — беспо­мощный рисовальщик и очень условный колорист. Конечно, и прежде эти «недостатки» не оставались незамеченными, но их пагубность недостаточно сознавалась. Внешне "национальное", обманно-впечатляющее в его творчестве казалось каким-то гордым вызовом неумелому "западничеству" художни­ков-подражателей и компиляторов.
Это увлечение "самобытностью", характерное для наших художественных чаяний в конце XIX века, сменилось более трезвым и строгим отношением к искусству... Живопись — всегда живопись. Плохая живопись всегда остается плохой живописью. С этой точки зрения совершенно безразлично, что изображает художник — былинный эпос или парижские улицы. Если он самобытен, национален  —  тем  лучше,   но   пусть   его   самобытность   скажется  в  новом разрешении живописных задач! Тогда, только тогда станет убеждающей силой вера его в художественный гений народа. Васнецов понял инстинктивно то, что не было понято ложно-русскими художниками, он привел нас в забытое, милое царство, оказал нам памятную услугу, победив наше некультурное, неевропейское пренебрежение к родной стихии; в истории живописи он останется будителем "народных настроений", человеком большой идеи, упорного, цель­ного мировоззрения, — это много и за это мы всегда будем признательны Васнецову — и все-таки живописных откровений он не дал. И причина — не только недостаток таланта, но и психологическая ошибка, все та же свойствен­ная патриотически настроенным русским "западобоязнь".
Упрямо отвернувшись от страшного "Запада" — он остался чужд лучшим поискам современных мастеров кисти; если же подчинился общим течениям европейского искусства, то невольно, бессознательно и потому неудачно.
Отсюда несерьезность его церковной живописи. На него повлияли и анг­лийские прерафаэлиты, и позднейшие символисты, но случайно, поверхностно, и эти непродуманные влияния, в соединении с навыками передвижничества и с подражанием византийским образцам, дали странно-незрелое сочетание. Модернизация византийских форм привела Васнецова к внешней, дешевой манерности, от которой бесконечно далеки величавые, полные грозной суро­вости лики нашей старинной иконописи и тем более — дивно-нереальные образы византийских мозаик. Васнецов несомненно "опошлил" великолепную условность древнего иератизма, смягчив его сентиментальной идейностью и не­глубоким драматическим пафосом.
Когда-то я писал по поводу икон Васнецова: "Из Владимирского собора направимся к св. Софии. Здесь утомленное внимание отдыхает. Спокойные, запыленные краски орнаментов, холодная роскошь мозаик, по которым про­шли века, поражают после пышности нового храма. Тот же стиль; вы ясно видите, что одно породило другое, что византизм был готовой формой для современного творчества, и только. Новый дух прорывается везде в образах Васнецова.   Он  перетолковал  художественные традиции  по-своему  со всей непокорностью самостоятельного таланта; совершил волшебство — узкие рам­ки школьной иконописи, мертвенной иконописи, как мертвенно все, что непо­движно веками, расширились. Открылись новые пути, невиданные области для религиозного воображения. Византийская живопись была до сих пор строго Церковной, в ней царило одно настроение беспорывной отвлеченности. Вас­нецов, соединив народный сказочный элемент с древними формами, вдохнул в византийское искусство новую жизнь. Наш народ — сказочник по натуре; он проникнут суеверием преданий и легенд, стремлением к чудесному. Глядя на образа Васнецова, понимаешь связь между русской сказкой и русской верой"...
Несмотря на только что сказанное мною против религиозной живописи Васнецова, я не могу отказаться вполне от этих замечаний. Верно ли понято художником возрождение византизма, жизнеспособна или нет его концепция ? другой вопрос. Сделанная им попытка, попытка связать народно-фантастический  элемент   с   церковным  каноном,  во  всяком   случае  ?  интересное художественное явление. Васнецов действительно "расширил" рамки школьной иконописи, показал возможность "новых путей" для декоративного храмового искусства. Но он не справился с задачей.
Однажды он сказал одному французскому критику: "Je ne suis pas un peintre, Monsieur, je suis un artiste". Нельзя лучше определить самого себя. Да он не живописец, но все-таки — художник, баян народной красоты. Несиль­ный, заблудившийся искатель "самобытности", но искатель! И эта "внутренняя" сторона его творчества — бесспорная ценность. Мы можем любить Васнецова-поэта, забывая о Васнецове-живописце...

Его декоративное чутье
"Жили да были старик со старухой. У них было три сына. Младшего звали Иваном. Стали братья невест искать. Старший пошел — не нашел, середний пошел — не нашел. Пошел младший брат; дошел до заветного камня. Отвалил его, а там дыра в землю. Спустился Иванушка на ремнях под землю и увидел три царства: золотое, изумрудное и алмазное, и из каждого царства вывел по царевне..."
Из всех произведений В. Васнецова, навеянных народной сказкой, эти "Три царевны подземного царства" — наиболее живописны и впечатляющи. В их неподвижности, в волшебных отливах ожерелий, в длинных складках парчовых одежд, во всей картине — красивый аккорд. Достаточно этого холста, чтобы признать в Васнецове дар сказочника, несмотря на плохую, дешевую сказочность знаменитых "Богатырей". Но из всего созданного Васнецовым наиболее художественны, конечно, архитектурные и орнаментальные композиции. Об этом не раз уже говорилось. В киевском соборе св. Владимира есть узоры, ласкающие богатством цветовой гаммы, остроумной изобретательностью рисунка. В этих орнаментах, как в заглавных рукописных буквах IX столетия, растительно-суставчатые формы преобладают над геометрическими; позолота сердцевин и окаймлений выделяет листву, и стебли небывалых цветов сплетаются в легкую сеть... Стены, столбы, арки собора словно увешаны гирляндами причудливо-нежных растений; их разводы на бронзоватом фоне — сказка неожиданных превращений. То голубые, лиловые листья распускаются в гроздья винограда; то вырастают из павлиньих перьев кресты и розовые флоксы; то белые маргаритки и кукуруза на тонких стеблях и колосья ржи превращаются в букеты пятилепестных лилий; то длинные стебли тюльпанов, окружив голову серафима, закручиваются в пеструю бахрому. Можно не соглашаться со многими деталями этой росписи, слишком пышной, слишком затейной для церковного убранства, — общее впечатление приятное. Красив местами подбор красок, чередование цветных пятен.
Не будучи колористом в высшем значении слова, Васнецов обладал наитиями декоратора-фантаста. Отсюда — его огромное влияние на современников. Это чувствуется даже в его столь неудачных иконах. Несмотря на вульгарность "общего тона", иногда и в них пленительны декоративные сочетания. Почти ни один цвет не повторяется. Пышные ткани княжеских одежд, темные ризы монахов, уголки пейзажей ласкают глаз оттенками. Мне вспоминается фигура Михаила Черниговского на фоне бледно-розового заката: темно-зеленый кафтан, рубиновый плащ, пояс золотой, с драгоценными камнями. У Михаила Тверского — белая шуба с голубыми разводами и лиловый кафтан в лилиях. Борис и Глеб — в светлом атласе на пунцовой подкладке: у одного алые, у другого изумрудные сапоги. На Алимпии — зеленовато-коричневая ряса, и сверху эпитрахиль темной лазури…
Вспоминается также картина "Прародители до грехопадения", вся в ярких пятнах: зеленый луг Эдема, усеянный маргаритками и колокольчиками, попугай из пурпура, павлин, вышитый малахитом, кролики, точно хлопья снега, золотистое небо.
Конечно, во всем этом мало чисто живописных достоинств; в самом качестве тона нет той долговечной красоты, которую могут дать лишь истинные колористы   Но есть сказка, поэзия цвета, декоративная выразительность — то, что немцы называют "Farbendichtung".

Архитектурные проекты
Поэзия национальной красочности наиболее ярко выражена в архитектур­ных проектах Васнецова и особенно — в постановке "Снегурочки". Здесь — на просторе ничем не стесненного вымысла — он показал себя почти волшебником. Все эти пестрые церкви, игрушечные дворики и терема с замысловатыми крылечками, узорные костюмы бояр, царских гонцов, скоморохов, гусляров, "игрецов на гудке и на сопели" — вводят нас в новый сказочный мирок. Никто еще не выражал с такою смелостью экзотическое великолепие забытой берендеевской старины. Вообще не было открытий в этой области, если не считать иллюстраций гр. Ф. Соллогуба к "Золотому петушку". Васнецов создал стиль. Пусть даже — не прочный и не жизненный, как это казалось недавно, пусть даже — только "курьезный" стиль. Все-таки он бесконечно ближе к народной красоте, милее, интимнее, правдивее, чем "петушиный" стиль, воспетый Стасовым.
Быстро меняются общественные вкусы. Теперь, после сказочных композиций Поленовой, Якунчиковой, Малютина, после театральных постановок Коровина, Головина, Ап. Васнецова, после иллюстраций Билибина, после вышивок Давы­довой, Линдеман, после кустарных изделий Мамонтова и талашкинских работ кн. Тенишевой, теперь, когда русский экзотизм не кажется больше какой-то самодовлеющей задачей нашего искусства и утомляет обычностью, — легко "отрицать" Васнецова. Но его декоративные предвидения, его околдованность прошлым России, влюбленность в народное творчество — вклад в сокровищницу русского искусства. Картины Васнецова умрут, Васнецов останется.

(Публикуется по:
Маковский С.К. В. Васнецов /
Силуэты русских художников. ?
М.: Республика, 1999. ? с. 144-149.)

Сирин и Алконост. Песнь радости и печали Васнецов В.М.

Окрестности Абрамцева Васнецов В.М.

Церковь в Абрамцеве Васнецов В.М.