Н. А. Прахов «Виктор Михайлович Васнецов»
26 мая 1948 г.
Яркий облик великого русского художника-классика неразрывно связан с добрыми серо-голубыми глазами, длинной, сходящейся «долотом» светло-русой бородой, с огромной полукруглой палитрой, широкими кистями, муштабелем и длинным — когда-то синим, а теперь полинялым халатом, живописно замазанным неотмывающейся масляной краской.
Таким помню его и на лесах Владимирского собора и у него дома на Владимирской улице перед картиной «Иван-царевич на Сером волке» и «Богатырями», работа над которыми, начатая и законченная в Абрамцеве, продолжалась в Киеве как необходимая передышка в утомительной церковной работе.
Познакомился мой отец с Виктором Михайловичем Васнецовым незадолго до своей женитьбы и командировки за границу с ученой целью — у Ильи Ефимовича Репина в 1868 году. <...>
Настоящее знакомство, перешедшее потом через приятельские отношения в тесную дружбу, относится ко времени возвращения отца из заграничной командировки в конце 1873 года. <...>
С Киевом имя Виктора Михайловича Васнецова тесно связала его многолетняя работа по росписи Владимирского собора. <...>
Общее художественное руководство, как известно, было поручено моему отцу, исполнившему проекты на все мраморные и бронзовые работы, некоторые орнаментальные и мебельные. <...>
Естественно, было желание привлечь не каких-нибудь заурядных «богомазов», а настоящих художников, могущих и в этой области живописного искусства проявить свой талант.
Первоначально были намечены три хорошо ему известных в то время мастера:
1) Виктор Михайлович Васнецов
2) Василий Иванович Суриков
3) Василий Дмитриевич Поленов.
Приглашение на работу отец начал с первого из них, к которому поехал из Киева в подмосковное мамонтовское имение — Абрамцево.
Жил тогда Васнецов со своей семьей в «Яшкином доме» — простой даче, построенной С. И. Мамонтовым для приема своих друзей — художников.
Здесь Виктор Михайлович писал «Каменный век» и «Богатырей», а Илья Ефимович Репин—«Проводы новобранцев» и «Крестный ход в Курской губернии»1.
Отец приехал в Абрамцево дневным поездом к позднему обеду, после которого пошел к Васнецовым.
Выслушав за вечерним чаем его предложение, Виктор Михайлович ответил решительным отказом.
«Меня,— говорил он,— совсем другие темы сейчас занимают: русские былины и сказки. А в этой области — сам знаешь, конкуренция уж очень большая. Трудно сказать что-нибудь свое, что не будет похоже ни на Рафаэля, ни на Мурильо — сейчас тебе критики на это сходство укажут».
Пробовал отец убеждать, но красноречие не помогало. Васнецов оставался непреклонен.
Поздно засиделись за этим разговором, отец пошел в «большой дом» — пить чай и спать, а на следующее утро с первым поездом вернулся в Москву и прямо с вокзала поехал на извозчике к В. И. Сурикову.
По словам открывшей моему отцу дверь молодой горничной, он уехал на дачу в Сибирь.
Узнав об этом и спросив адрес, отец сейчас же прямо проехал на телеграф и послал Василию Ивановичу длинную, срочную телеграмму, а сам вечером того же дня поехал в Киев, где уже ждала его срочная телеграмма от В. М. Васнецова.
«Если Суриков откажется — оставь работу за мной».
Василий Иванович Суриков отказался под тем предлогом, что начал уже большую работу, которая потребует несколько лет.
Васнецову отец тогда телеграфировал одно только слово: «приезжай».
Через несколько дней он приехал и рассказал: «Знаешь, когда я отказался от твоего предложения и ты ушел к Мамонтовым, в «большой дом» — я долго никак не мог заснуть, все о твоем предложении думал. Мои уже все давно легли спать, а я все думаю и хожу по своей комнате — мастерской. Нарочно даже сапоги снял и мягкие туфли-шлепанцы одел, чтобы не шуметь.
Хожу и думаю, и только стараюсь не попадать на те половицы, которые скрипят.
Думаю — хорошо ли сделал, что отказался? Конкуренции старых мастеров испугался. И думаю, как бы можно так сочинить «Богоматерь с младенцем», чтобы ни на кого не было похоже?
Воспомнил, как однажды Александра Владимировна в первый раз, по весне, вынесла на воздух Мишу и он, увидав плывущие по небу облака и летящих птичек, от радости всплеснул сразу обеими ручонками, точно хотел захватить ими все то, что видел.
Вот тут и представилось ясно, что так надо просто сделать. Ведь так просто еще никто не писал». <...>
Работал он, что называется, «не покладая рук». В собор приходил аккуратно к десяти часам и оставался на лесах пока позволял свет.
О «технике безопасности» Строительный комитет не слишком заботился, да и сам Виктор Михайлович не придавал этому вопросу большого значения, поэтому, случалось, и падал.
Один из таких полетов со значительной высоты чуть не кончился для Виктора Михайловича и для русского искусства трагически — его подняли без сознания.
Крепкий, здоровый организм выдержал тяжелое испытание. <…>
Работы Виктора Михайловича Васнецова в Киевском Владимирском соборе не равноценны с его живописными станковыми работами.
Нельзя их сравнивать с монументальностью и творческим порывом «Каменного века», чисто художественными достоинствами раннего жанра и последовавших за ним картин на темы былинно-сказочного эпоса.
Сейчас, по прошествии 52-х лет, мы смотрим на них вполне объективно, без преувеличения и идеализации, и, отдавая должное достоинствам некоторых отдельных фигур и общей декоративности оформления интерьера, можем, не умаляя действительных заслуг художника, сказать, что это был только случайный этап его творческого пути. Созданные им в соборе работы по содержанию и по мастерству стоят намного ниже его других работ.
Без «Каменного века» и «Аленушки» и «Богатырей» Васнецова представить невозможно, а без собора он может существовать как художник-классик, глубоко национальный, стоящий наравне с великими русскими художниками реалистами — Репиным, Суриковым, Верещагиным и Крамским. <...>
Это не значит, что надо обходить полным молчанием многолетний труд большого мастера, попробовавшего свои силы в несвойственной его таланту области, где творчество его было связано по рукам и ногам тематикой и различными каноническими правилами.
Убежденный реалист и искатель типичности в окружающей его жизни, Виктор Михайлович и в этой работе остается верен себе.
«Типичность», которой проникнуты все его бытовые и былинные картины, нашла отражение и на стенах собора в ряде отдельных фигур. <...>
Первое время по приезде в Киев Виктор Михайлович поселился в меблированных комнатах Ильинского на Золотоворотской улице.
По приглашению моих родителей приходил к нам обедать прямо после работы в Соборе вместе с моим отцом, братьями Павлом и Александром Сведомскими и В. А. Котарбинским.
Потом, когда перевез свою семью и поселился на Владимирской улице, стал приходить к вечернему чаю и засиживался до позднего часа. Иногда приносил свои законченные эскизы, чтобы выслушать мнение о них моего отца и товарищей по работе прежде представления на официальное утверждение Строительным комитетом Владимирского собора. Критические замечания выслушивал внимательно, не обижаясь, да и делались они обычно моим отцом по существу, в форме, не обидной для автора. <...>
Характер у него был живой, общительный, любил пошутить, а когда был в ударе — сыпал остротами. Шутки его над ближним были всегда забавны, остроумны и безобидны.
Комизм их заключался в неожиданности и в том, что сам он при этом сохранял серьезный вид.
Очень любил Виктор Михайлович слушать хорошую, серьезную музыку, особенно классиков. Иногда играла моя мать, иногда кто-нибудь из знакомых музыкантов. В таких случаях он весь как-то сосредоточивался, уходил в себя и слушал внимательно. <...>
К этому следует добавить любимых Васнецовым русских композиторов — Глинка, Даргомыжский, Бородин и Римский-Корсаков, чью «Снегурочку» он так гениально оформил сначала на любительском спектакле в доме Мамонтовых, потом на сцене театра Мамонтовской Частной оперы, игравшей большую роль в истории русской музыки конца XIX века. <...>
Сам Виктор Михайлович ни на чем не играл и не пел.
Только дома, за работой над «Богатырями», случалось, увлекался и начинал что-нибудь напевать, сначала тихо, а потом все громче и громче. Смеясь, рассказывал как-то вечером: «Работаю я, работаю и незаметно для самого себя распелся, а маленький Миша (шести лет) подходит ко мне и совершенно серьезно говорит: «Папа— не пой. Когда ты поешь — мне делается страшно». <...>
Сам живой, общительный и энергичный Виктор Михайлович много способствовал оживлению художественной жизни Киева, где до его приезда не было местных периодических художественных выставок.
Приезжала на один месяц неполная «Передвижная» — тем дело и ограничивалось. Местные художники еще инициативы не проявляли — Виктор Михайлович Васнецов объединил художественную группу2, в состав которой вошли приезжие художники — Павел и Александр Сведомские, В. А. Котарбинский и местные — Сергей Иванович Светославский, Владимир Карлович Менк, Иван Григорьевич Рашевский, Владислав Михайлович Галимский, скульптор Генрих Генрихович Лазовский и некоторые другие способные художники-любители, как Иван Константинович Гоняк.
Устройство выставок, в которых работы самого Васнецова и братьев Сведомских занимали центральное место, сопровождалось, конечно, предварительными обсуждениями ряда организационных вопросов: где устроить? когда лучше всего?
Все эти вопросы решались обычно в нашем доме, за вечерним чаем. Кандидатуры приглашаемых для пополнения основного ядра обсуждались долго и всесторонне. Установка была не на количество экспонатов и картин, а на качество их работ.
Общую радость вызывал приезд из Чернигова Ивана Григорьевича Рашевского. Старый друг Васнецова, такой же деятельный и к другим людям доброжелательный — он принимал живое участие во всех хлопотах по устройству выставки, на которые не было времени у Виктора Михайловича.
Маленькие — по числу участников и картин — все эти выставки вносили в жизнь киевских художников и любителей искусств значительное оживление и как бы дополняли «передвижную» выставку.
Посещаемость выставок в то время была небольшая, но эта, как ее называли в Киеве, «Детская» выставка делала большое общественное дело, которое едва ли было возможно без энергичного почина Виктора Михайловича.
Не связанная между собою ничем, кроме товарищеских отношений, дружеских и личных симпатий — группа участников этих выставок распалась с отъездом в Москву В. М. Васнецова.
Большую пользу он принес пробуждением интереса к искусству в местном, Киевском обществе, но как хорошо известно, время было неблагоприятное для всякой общественной работы. <...>
Отец мой считал, что в области такого рода живописи он сказал свое слово и сделал все, что мог, дальнейшая работа в том же роде будет лишь перепевом, и потому настойчиво советовал ему поехать на несколько лет со всей семьей в Италию, основательно отдохнуть, набраться новых физических сил и новых художественных впечатлений, чтобы потом, по возвращении в Россию, приняться освеженным за осуществление его давнишнего плана — композиции серии картин на темы народных русских сказок. <...>
Наследство им оставлено большое как в чисто художественном смысле, так и в количественном. Между новыми, большими полотнами есть прекрасные, лучшие же — «Спящая царевна» — вещь очень музыкальная. <...>
[В июле] годовщина смерти Виктора Михайловича. Время летит с поразительной быстротой... Я надеюсь, что большой талант покойного найдет себе правильную оценку в истории нашего искусства— «Каменный век», «Аленушка», «Три царевны», «Витязь»... вещи неувядаемой красоты.
Пора равнодушия минует. Новые люди будущего поражены будут глубоким чувством, музыкальностью и воодушевлением нашего славного современника.
11-го мая 1948 года дочь Виктора Михайловича — Татьяна Викторовна — художница, помогавшая своему отцу в исполнении заказов,— сообщает мне, что ее отец после Великой Октябрьской революции «продолжал работу над большими картинами на сказочные темы, писал портреты, исполнил несколько небольших вещей и повторений в уменьшенном виде с картин: «Богатыри», «Серый волк», «Аленушка», два раза «Витязь на распутье» — больше все по заказам; сделал несколько эскизов на исторические и сказочные темы.
Самой последней его работой был портрет М. В. Нестерова (не оконченный, по ее мнению).
Весной 1924-го года, после революции и гражданской войны, мне посчастливилось побывать в Москве и пережить радость встречи с Виктором Михайловичем, Александрой Владимировной и всеми их детьми.
После долгой разлуки не без волнения шел к Васнецовым по новой Москве. <...>
Легко отыскал улицу и дом, позвонил, был встречен самим хозяином, проведен в столовую, где вся семья сидела за дневным чаем.
И показалось мне, как бывает во сне — что время остановилось. Кругом все те же, и сам я еще студент. Все как прежде. Так же спокойно и хозяйственно сидела всегда ласковая Александра Владимировна, разливающая чай. Таким же розовым легким румянцем покрыты щеки Виктора Михайловича и так же безобидно подшучивает он по моему адресу и молодых московских художников: «Они ведь знают, кто я таков, а все-таки терпят. Случается иногда ко мне приезжают и приглашают к себе на собрание или выставку — на машине везут. Ну, я смотрю на их работы, слушаю и помалкиваю, а когда сами начнут спрашивать мое мнение об их работах — тут я говорю всегда откровенно. Ругаю их за плохой рисунок, плохую живопись, а они терпеливо слушают и еще меня же благодарят.
Потом домой на машине доставляют и, случается, снова к себе приглашают».
Русский человек не только по рождению, но и по всему складу своего характера — мягкого на вид, но настойчивого и волевого — Виктор Михайлович горячо любил всю жизнь семью, искусство, русский народ и Родину. <...>
После чая сам Виктор Михайлович предложил посмотреть его работы последних лет. Повел к себе наверх в мастерскую. Попросил постоять за дверью на площадке лестницы, пока сам поворачивал и устанавливал по свету большие холсты, потом позвал и стал показывать и объяснять содержание картин.
Показывая на фигуру поляка в сказке «Царевна Несмеяна», сказал: «Это я нашего Катарра (В. А. Котарбинского) припомнил, как он важно, точно «круль польский», усы свои закручивает и сам при этом посмеивается. Так вот и этот у меня: его очередь смешить царевну еще не пришла, а он уже воображает себя победителем, как «пан Заглоба» у Сенкевича. Усы крутит — на своих соперников гордо поглядывает — совсем наш Катарр, когда разойдется и о разделе Польши заговорит».
Вспомнил Киев, работу в соборе, моего отца, умершего в 1916-м году, к которому чувствовал настоящее сердечное расположение.
Вероятно, подметив, что новые картины не вызывают во мне энтузиазма, вспомнил сам и совет моего отца — хорошенько отдохнуть перед новым этапом творческой работы.
«Мне тогда твой отец советовал поехать надолго в Италию, основательно освежиться, набраться новых сил и новых художественных впечатлений, да я не послушался и плохо сделал. С новыми силами я не так бы написал все эти сказки».
Виктор Михайлович умел работать, умел видеть достоинства и недостатки не только в работах других художников, но и в своих собственных. К себе относился еще строже и требовательней, чем к другим. Прижизненное общественное признание его таланта не вскружило ему голову. <...>
Техника живописи В. М. Васнецова3
Палитра, на которую Виктор Михайлович накладывал свои краски, была двух размеров, средняя и большая, но обе полукруглые, с вырезами и противовесом. Краски он клал в зависимости от того, что писал. Мешать, как соус на палитре, не любил, зная хорошо, из чего составить нужный тон, брал основные краски, наскоро смешивал кистью, обычно щетинной и широкой, после чего клал мазок на холст или на стену. Проложив довольно гладко общий тон данного места, обычно протиркой, потом короткими ударами кисти с легким ее поворотом клал густые высветляющие мазки, стараясь при этом, чтобы начало и конец мазка плотно соединялись с подслоем. Для разведения красок употреблял маковое масло и скипидар, для сушки — сиккатив.
Так называемый в Академии репинский «устой», сильно рельефный мазок, не одобрял и, глядя на то, как работала в Абрамцеве свою дипломную картину моя жена, Анна Августовна, указывал на то, что в такого рода мазки будет со временем забиваться пыль, а от нее картина грязнеть и при сворачивании холста для пересылки такой мазок будет отскакивать от грунта.
Мягкие колонковые кисти употреблял редко, когда надо было положить небольшой мазок — блик.
В ранних работах законченность техники еще не совсем уверенная, но школа И.Н. Крамского чувствуется в ней больше, чем П.П. Чистякова, как известно, учившего искать планы.
По мере роста и созревания таланта Васнецова растет и меняется его техническое мастерство, высшими точками которого являются «Аленушка», «Богатыри» и «Иван Грозный».
В работах последних лет — «Баян» и сказки — чувствуется уже усталость и годы, накладывающие свою тяжелую печать на технику, но не на воображение большого художника.
Что касается красок, которыми пользовался Виктор Михайлович Васнецов для работы во Владимирском соборе, сохранившееся в бумагах моего отца письмо из Абрамцева от 14-го июня 1885 года и список красок, составленный им, дают точный ответ на этот интересный для художника вопрос. <...>
Список красок, составленный А. В. Праховым
Белила цинковые Сиенна жженая
Неаполитанская желтая Мумия — Stiede grain Ropal
Haume brilliant Крапп-лак — светлый
Светлый хром Крапп-лак — темный
Кадмий светлый Кармин ехtехt
Кадмий темный Лак Робер
Кадмий оранжевый Зелень изумрудная
Охра светлая Зелень перманент светлая
Охра темная Зелень перманент темная
Охра золотистая Ультрамарин
Марс коричневый Кассельская коричневая
Сиенна натуральная Вандик коричневый
(Публикуется по:
Виктор Михайлович Васнецов: Письма.
Дневники. Воспоминания. Суждения современников/
Сост., вступ. ст. и примеч. Н.А. Ярославцевой. – М.: Искусство, 1987. –
496 с., [24] л. ил., 1 л. портр. – (Мир художника). – С. 307-314.)
 Вятка. Александро Невский собор (справа). |  Положение в гроб Васнецов В.М. |  Два натурщика. Академический рисунок. 1869 г. Бум., уголь. Дом-музей В. М. Васнецова, Москва. |