Страница 1.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16

          Васнецов, как прилетная птица, порхал над родным гнездовьем, и кипучие слезы радости навертывались то и дело, то и дело.
          – Раздериха ты, Раздериха! – говорил он оврагу.
          – Здравствуй, дедушка Трифон! – умилялся он монастырским стенам, корпусам братских келий, куполам Успенского собора.
          – Даль ты моя! Ах, даль ты моя вятская! – пело в нем над речной кручей, над ликующими сильными водами Вятки.
          Васнецов летел-бежал по улицам, притрагиваясь иногда к домам, чтобы ощутить ответное тепло старых своих знакомцев. Ему казалось, что дома все живые, смотрят на него окнами и улыбаются.
          Он чувствовал себя заговорщиком, и то был чудный заговор, заговор счастливых. А вот и библиотека.
          Захотелось заглянуть в музей, что прибыло.
          Музей организовал Петр Владимирович Алябьев, просвещенный вятский человек. В музее всякой всячине были рады. Минералы, окаменелости, гербарии, чучела животных, археология.
          Пока стоял у дверей библиотеки, глазея на родное почти здание, мимо него прошли две девушки.
          С одной встретился глазами, сердце вдруг дрогнуло. Еще постоял – оробел отчего-то. Все же вошел-таки в здание.
          Ноги сами понесли по музею – догнать незнакомок.
          – Васнецов! Милая знаменитость наша! – Раскрыв объятья, к художнику шел совершенно ему незнакомый человек.
          – Простите? Какая же я знаменитость?
          – Но, но!.. Мы и журналы выписываем, и «Художественный автограф» приобрели. Советую на живописный жанр переходить. Тут будьте любезны – талант весь наружу! Милейший Васнецов! Предлагаю вам договор: вы прославляете наш медвежий угол, а мы, то есть отчий край, соорудим вам памятничек по подписке. А?!
          Васнецов, кивая головой, пятился от незнакомца, да и сиганул в соседнюю залу. Кто-то весело засмеялся. Они!
          Развел руками.
          – Идите с нами, мы вас спасем! – сказала румяная, со строгими глазами девушка.
          Он подошел к открытой витрине, где темнела спираль огромного аммонита.
          – Смотрите! Это же наша закаменелость. Видно, братья привезли.
          Погладил.
          – Камень, а ведь когда-то дышало, жило!
          – Руками не трогать! – строго сказал смотритель. Васнецов покраснел, а девушки снова засмеялись.
          – Не везет! – огорчился он.
          – Отчего же не везет? Напротив, знаменитостью признали.
          – А вот рассержусь, да и впрямь стану знаменитостью.
          – А вы кто – писатель? – спросила девушка со строгими глазами.
          – По рисовальной части.
          – Он напишет твой портрет! – пообещала подруга.
          – Напишу, – согласился Васнецов. – Непременно. Вышли из музея втроем.
          – Как же зовут вас? – спросил Васнецов.
          – Ну, как меня зовут, вам знать не очень-то интересно! – встряла бойкая.
          – Александра Владимировна! – быстро назвалась девушка со строгими глазами. – Рязанцева.
          – Виктор Михайлович… Васнецов.
          – Вот и познакомились! – сказала бойкая.
          – Да, – сказала Александра Владимировна просто и строго.
          – Я бы хотел… Можно было бы… в храм сходить. Веселая девушка давилась смехом.
          – Вот уже и в храм зовут!
          – Нет! – вспыхнул Васнецов. – Художник Андриолли заканчивает роспись… Мне кажется, это интересно будет.
          – Да, – сказала Александра Владимировна. – Мне это интересно.
          – Тогда до завтра. Можно вот здесь и встретиться, если вам недалеко и удобно. В три пополудни.
          – Мне удобно, – сказала Александра Владимировна.
          С Васнецовым Михаил Францевич говорил теперь как с равным, ждал его слова, показывая ему картоны, приготовленные для очередного храма.
          Его богоматерь была утонченно прекрасна, и ее сын с огромными глазами тоже был чудо-ребенок.
          – Разве это не красиво? – спрашивал Андриолли, сам с удовольствием любуясь образом. – Можно ли написать человеческое лицо еще более прекрасным? Васнецов, можно или нет?
          – Не знаю, – сокрушенный своей же честностью, признался Виктор Михайлович.
          – Отчего же не знаете? Вы многое теперь видели! Встречалось ли вам в Академии или в Эрмитаже лицо, которое красотой превосходило бы это изображение?
          – Не знаю, – тяжко вздохнул Васнецов.
          – Да как же вы не знаете! Встречалось или не встречалось?
          – Не знаю! Не знаю, что такое красота! – в отчаянье всплеснул руками Виктор Михайлович. – Поглядишь иногда, вроде бы и дурное, никакого совершенства, к идеалу близко не стоит, а лучше и не надо.
          – Да какое же такое лицо вас поразило?
          – Но ведь многие! Многие лица! Я, однако ж, возьму такой пример. Мадонна Литта и Мадонна Россо. У Мадонны Литты – лицо идеала, а у Мадонны Россо – со всем даже некрасивое лицо, но зато сколько в нем радости, оно вправду радуется младенцу.
          Андриолли сел рядом, посмотрел на свою работу.
          – Ах, Васнецов! В нашем деле всяк по-своему с ума сходит. Одно ясно, без нас мир был бы много беднее.
          Повернулся к тихо, сидящему Аполлинарию.
          – Вот брат ваш слушает нас, а на уме свое. Свою красоту будет искать и утверждать. Он многое успел, ваш брат.
          Посмотрели рисунки Аполлинария.
          – Много наивного, – сказал старший брат, – сама наивность эта симпатична. Но руки нет. Вроде бы можно и так, а можно по-другому. Рисунки есть, а художника не видно.
          – Я тоже ему твержу: смелее, ярче. Он очень робок, даже вас робостью и застенчивостью превосходит. Но учиться ему надо обязательно. Я благодетелей приискивал, чтоб в Петербург послали. Жадничают. – Улыбнулся. – Теперь ваш, однако, черед показывать, чего достигли.
          Виктор Михайлович сконфузился, он принес папку с работами, но разговор-то начался с живописи Андриолли, да еще спор вышел.
          – Смелее, Васнецов! Я ведь знаю о вашем удивительном приключении с Академией.
          Взял из рук молодого художника папку, открыл, стал раскладывать рисунки.
          – Крепко, жизненно. В духе времени.
          Задумался. И вдруг стиснул Васнецова сильными ладонями за плечи.
          – Глядя на все это, уже теперь можно сказать – художник состоялся. Но!
          Отошел к своей работе, сел, рассматривая.
          – Смотрю, чего я сам достиг, а думаю о вашей судьбе, Васнецов. Можно всю жизнь положить на картинки для журналов. Дорэ – да! Но представьте себе Дорэ – на огромных холстах. Это был бы – колосс! Возьмите Иванова. У него есть эскиз картины. Достаточно большой и законченный. Все там почти так же, как на огромной картине. Но разве был бы он Ивановым, имея один только этот эскиз?
          – Однако есть Федотов.
          – Думаете, его будут знать?
          – Будут.
          – Может, и так. Но только перед его картиночками невозможно испытать того восторга, какой испытываешь, стоя перед монументом Иванова. Федотов – искусство, Иванов – деяние.
          И снова обнял Васнецова.
          – Как же я соскучился по спорам, по крикам во славу искусства. В провинции тоже можно творить. Одна опасность: натворить можно чересчур много. Деть себя некуда, – улыбнулся. – Как ваше здоровье?
          – Лучше. Бронхи еще посвистывают, но кашель прошел. У каждого места свои преимущества. Я вот в Петербурге умудрился так истосковаться по Вятке, что, может, и заболел-то более от тоски, чем от простуды.
          Аполлинарий осторожно и аккуратно складывал рисунки брата в папку. Помешкал, и свои рисунки положил туда же.
          Наконец-то все братья собрались в родном доме.
          Старший, Николай, приехал из села Лопьял, где когда-то, до Рябова, служил их отец, где родились Николай и Виктор. Николай учительствовал. Был он, как все Васнецовы, человеком неспокойным и талантливым. Ученики тянулись к нему, но, главное, он тянулся к ученикам. Хотелось быть полезным, нужным как можно большему обществу, и потому в его жизни вызревала перемена.
          – В Шурме новую школу строят, – рассказывал Николай, – село красивое, на Вятке. А главное, там чугунолитейный завод, народу много. Я уже и приглашение туда получил.
          Братья сидели за столом, завтракали.
          – Поедешь? – спросил Петр.
          – Поеду! Мне даже и по занятиям моим… для души, перемена места полезна. Я начал собирать слова.
          – Так ведь их Даль уже все собрал, – усмехнулся Петр.
          – Все ли? Впрочем, я и не помышляю тягаться с Далем. Хочу собрать и сохранить наши вятские словечки. У Даля их нет.
          Виктор, сидевший рядом с меньшим, с Александром, вдруг почувствовал, что братец легонько толкает его. Поднял глаза, а стряпуха Дарья¹ стоит, прислонясь спиной к печи, комкает платочек у губ, а слезы так и льются по се щекам.
          – Дарьюшка, что? Что стряслось?
          Она замахала руками, но все перестали есть.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16

Охтырка этюд Васнецов В.М.

Иллюстрация к басне Крылова Васнецов В.М.

Витязь на распутье Васнецов В.М.