Страница 14.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20

          День и сегодня на краски не был щедрым, но Васнецов вдруг почувствовал всю великую красоту этого весеннего, серого. Мир был влажный, не мокрый, как по осени, а влажный, потому и показался новорожденным. Влажным, как листок, только что разорвавший почку, влажным, как гусенок среди обломков своего большого гусиного яйца.
          Васнецов сошел с порожка и по-журавлиному, не совсем складно, долговязо, но легко пустился навстречу этому новому дню.
          Он ворвался в дубовую рощу и осадил себя, как скакуна. Ну, полетел. Какого тебе чуда надо, когда вот оно, куда ни поворотись.
          Старые дубовые листья поскрипывали под ногами. Дубы, растопырясь – всяк из них герой, – заслоняли грудью то, что было у них за спиною.
          – Богатыри! – сказал тихонько Васнецов.
          Он прошел лесом, обходя усадьбу Мамонтовых. И опять сорвался на свой бег.
          Ему вдруг вспомнились Выдубецкие пещеры и то страшное лето, когда подхватил холеру. Могло бы и не быть Абрамцева…
          Он прислонился спиной к дереву. Дуб был шершавый, но не грубый. Затаил дыхание, словно проверял, как было бы без него… И не поверил этому. Без него нельзя.
          Вдруг тихо, счастливо заржал на конюшне совсем еще молодой жеребец. Тоже, наверное, показалось, что без него миру никак нельзя.
          Васнецов улыбнулся и, улыбаясь, пошел на конюшню.
          – Пошто ранехонько так? – удивился конюх.
          – А вот лошадей посмотреть.
          – Погляди, – согласился конюх. – На лошадей с утра поглядеть очень хорошо, да не всякому годится.
          – Это почему же?
          – А уж потом ни сбрехать, ни съязвить. Совестно будет. Потянешь руку к чужому, а в спину тебе словно кто смотрит.
          – Ну а как же цыгане?
          – А что мне про цыган думать? – осердился конюх. – Я – человек русский. Я про наше тебе говорю.
          Васнецов залюбовался рыжим, сверкающим молодыми боками конем.
          – Лис! – нежно сказал конюх. – Лисынька – солнышко наше. Веришь ли, барин, солнца нет, а коли Лис стоит на конюшне, то чудится, что на дворе солнце.
          – Верю, – согласился Васнецов. – Только что это ты меня барином обзываешь? У меня ни кола, ни двора. Всего моего – руки да жена с детишками.
          – Ну дак это к слову сказалось. Не бери себе в голову, – успокоил конюх. – Мы ж ведь тоже с глазами. Видим, как маетесь у своих картинок.
          – Скажи, а нужны ли наши картинки-то?
          – Ну а как же? Коли деньги дают – нужны.
          – Я про другое. Тебе они нужны?
          – Мне? – Конюх подергал себя за мочку уха. – Я в комнатах-то и не бываю. Я ведь тут, с лошадьми… Да погоди ты огорчаться! Больно быстро скисаешь. На пасху дочке моей Елизавета Григорьевна книжку подарила с картинками. Так ведь не оторвешь. Глядит и глядит! Я даже спрашиваю, чего глядишь? Чего нарисовано, то и есть, иного не прибудет. А она отвечает: ну и ладно, что не прибудет. Мне и так красиво.
          – Спасибо, – сказал Васнецов и поклонился.
          – Ты чего приходил-то?
          – Да ведь поглядеть.
          – Вот и тебе спасибо. Один любуешься – хорошо, а когда вдвоем – уже два хороша.
          Васнецов пошел было быстро, да остановился. В углу у стены увидал огромного черного тяжеловоза.
          – Ого?го!
          – То-то и есть, – согласился конюх.
          – А нельзя ли его днем привести к Яшкину дому? Я бы его порисовал.
          – Отчего же нельзя! Хозяин скажет, что можно – приведу.
          – Мне и Лис, пожалуй, будет к месту.
          – И Лиса приведу. Савва Иванович скажет, и приведу.
          Май еще не наступил, а уже носились в вечернем теплом воздухе майские жуки.
          Городошники тоже начали сезон недели на две раньше обычного. Савва Иванович бросал биту, целясь в городки только глазами, а Виктор Михайлович обязательно выставлял перед собой палку, очень долго щурил левый глаз и потом метал тяжелую биту необычайно резко, и городки от его удара взмывали в воздух брызгами.
          – Да, – сказал Савва Иванович, проиграв первую партию на три фигуры, а вторую на две. – Из тебя, Виктор Михайлович, хороший бы молотобоец вышел.
          – Просто везет сегодня, – оправдывался Васнецов. – Я ведь, бывает, мажу, а нынче все в цель да в цель.
          Вернулась из церкви Елизавета Григорьевна. Пошли в гостиную.
          – Пора бы нам от мечтаний о церкви перейти к делу, – сказала она, занимая свое место у самовара.
          – Да я уж говорил с Самариным, – откликнулся Савва Иванович, – обещал в конце мая быть и начать. Только у нас-то с вами даже проекта до сих пор нет. Поленовские часовенки хороши, но нужна церковь.
          – Так в чем же дело?! – сказала Елизавета Григорьевна. – Пусть каждый возьмет лист бумаги, да и создаст проект.
          Сказано – сделано. Один Виктор Михайлович почеркал, почеркал листок да скомкал.
          – Дайте мне на ночь наброски Василия Дмитриевича, я свой проект завтра представлю.
          Проекта еще не было, но место для будущей церкви выбрали. В глубине парка, среди огромных деревьев, неподалеку от оврага.
          – А ведь тут будет хорошо! – согласился Савва Иванович. – из-за деревьев выйдешь, и вот оно – наше чудо, лебедь белая!
          Мамонтов за всякое дело брался горячо. Уже назавтра спилили несколько деревьев, к великому огорчению Елизаветы Григорьевны. Елизавета Григорьевна боялась, что вдруг церковные власти не захотят дать разрешение на постройку, тогда деревья погублены зазря. Она и в Лавру ездила, и митрополита перехватывала для беседы. Ни разрешения, ни отказа не последовало. Но архитектор Самарин уже к делу приступил, определив, какие нужны материалы и сколько. Ямы под фундамент начали копать.
          На троицу 31 мая Савва Иванович записал в «Летописи»: «Вопрос о церкви сделался первенствующим. Пользуясь плохой погодой, весь день просидели за столом с чертежами и рисунками. Все соглашаются на том, чтобы выдержать в постройке стиль старых русских собориков. Церковь будет во имя Спаса Нерукотворного».
          В тот день рисованы были шатры и пятиглавые храмы, с галереями и папертями. Храмы готические и в духе Айя?Софии, бесстолпные. И, конечно, с колоннами, с многоэтажными колокольнями, в духе тех, что строились во славу побед в 1812?м.
          – Пойду-ка я домой схожу, – сказал Васнецов, – у меня там нарисовано…
          И принес листок, а на нем храм – с одним куполком. Вроде бы махонький, но могучий, простой очень, а красиво. Главное, не для потехи – для молитвы.
          – Я в уме новгородский Спас держал, – признался Васнецов, – тот, что в Нередицах.
          – Голосую за Васнецова, – поднял руку Поленов.
          – Мне нравится, – согласился Савва Иванович. – Но подождем, что Елизавета Григорьевна скажет.
          Елизавета Григорьевна была в гостях в имении брата Саввы Ивановича Анатолия. Приехала к обеду. Посмотрела на рисунок Васнецова.
          – Это так по-русски, – сказала она.
          Вечер закончился замечательно. Вдруг приехал университетский товарищ Саввы Ивановича Петр Антонович Спиро, по профессии физиолог, по призванию музыкант. Напелись всласть. И. Даргомыжский с Мусоргским звучали, и русское народное… Васнецов – счастливый победитель зодческого конкурса – был в ударе, спел вятскую песенку, душещипательную:

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20

Царь Берендей. Эскиз костюма. 1881. ГТГ

Мороз (в тулупе). Эскиз костюма. 1881. ГТГ

Портрет Т. А. Мамонтовой Васнецов В.М.