Иоанн Соловьев. Православно-христианская философия в русском искусстве (С выставки религиозных картин В.М. Васнецова).

11-го апреля закрылась в Москве — в Историческом Музее вы­ставка религиозных картин известного художника В. М. Васне­цова, которыми москвичи любовались, умилялись и поучались около двух месяцев.
Всего пять картин выставлено было Виктором Михайлови­чем; но по своим размерам они так велики, что заполняют со­бою два громадных зала Музея и каждая в отдельности зани­мает чуть не целую стену. Еще громаднее и величественнее они, чем внешним видом — своим внутренним содержанием; этим содержанием картины эти обнимают, можно сказать, все — и небо, и землю, и преисподнюю, мир видимый и невидимый, и Бога — и в Себе самом и в Его отношении к миру, как его Спасителя и Судию, и время, и вечность... А какое многообра­зие и разнообразие даваемых им типов, лиц, положений и со­стояний! И как вся многообразная типичность сказывается не в главных лишь чертах изображенных лиц и состояний, а во всех их подробностях и мельчайших частностях!
Так величественно и многообразно это содержание в том, что дается им в его прямом буквальном смысле. Если же пове­сти речь о тех мыслях и чувствах, которые невольно, как бы сами собой, вызываются этими картинами, то обилие их вместе отличающей их высотой, глубиной и широтой просто подавляет зрителя; вы чувствуете, что это целое мировоззрение. Такое именно впечатление выставка производит, конечно, потому, что как ни разнообразны и как ни закончены по своему предметному содержанию все выставленные картины, каждая в отдельности, они в то же время, взятые вместе, представляются вам не разъединенными между собою, а именно объединенными и не духом или характером только своего письма, а самою основною мыслию своею, и в этом смысле представляют собою нечто единое целое, внутренно, идейно взаимно связанное во всех частях своих.
Как не художник, я не могу судить о выставленных карти­нах с их, так сказать, художественной стороны. Но если спра­ведливо, что красота есть гармония, что истинно прекрасное, в слове ли то, образах или звуках, тогда именно таково, когда оно не противоречит по крайней мере истине и будит добрые чувства, если поэтому именно большинство современных кар­тин, выдаваемых за художественные произведения, и не остав­ляют в душе никакого животворящего впечатления, что они не дают никакой здравой мысли и никакого доброго чувства, то картины В. М. Васнецова, всеми своими образами возбуждаю­щие самые глубокие мысли и высокие чувства, уже по одному этому должны быть признаваемы истинно художественными произведениями. Недаром говорят, что истинная поэзия есть сестра философии; есть даже философия в образах, и это в пол­ной мере приложимо именно к картинам В. М. Васнецова. Если это справедливо по отношению к каждой отдельной его карти­не, то тем более к целому ряду, в данном случае к выставлен­ным в Историческом Музее. Эти картины — целая философия и философия именно христианская, и в этом, по-моему, их главное значение. Поражающие глубиной и цельностью этого идейного содержания, они важны именно той строгой выдер­жанностью их православно-церковного, византийско-русского стиля, в силу которого их как-то даже неловко называть карти­нами, а не иконами, и появление их в залах Музея, как ни пре­красно установлены они здесь, кажется как будто случайным: их место в храме и в храме, что называется, соборном...
Вот эту-то идейную сторону выставленных В. М. Васнецо­вым картин мне и хотелось бы отметить в настоящей статье и по мере сил и уменья выяснить ее в частностях.
Итак, что же представляют собою выставленные в Истори­ческом Музее в Москве картины Васнецова в их идейном содер­жании?
В первом зале первою от входа не повешено, как это обыкновенно бывает на выставках, а именно уставлено от са­мого почти пола чуть не до потолка, как впрочем и остальные все картины, «Сошествие Спасителя во ад»; следующая за этой картиной—единственная простирающаяся больше в ширину, чем в высоту — «Евхаристия» и третья в этом же зале — «Распятие». В следующем зале первое направо от входа место занимает картина — «О Тебе радуется», а прямо против вхо­да— самая громадная по размерам — «Страшный Суд».
Свое обозрение этих картин мне хочется вести все-таки не в этом — пространственном, так сказать, порядке, а, если мож­но так выразиться, в идейном. Хорошо было бы начать речь с картины «Отечествие», которая, изображая Триединого Бога, сидящего на престоле, как нельзя лучше могла, так сказать, возглавить собою остальные картины, представляющие Бога в его прошедшем и настоящем, будущем отношении к миру и людям; к сожалению, этой картины, совершенно случайно, не было на московской выставке и я, не решаясь говорить о ней по фотографическому снимку, отлагаю речь о ней до другого раза.
Следующие пять картин выставки имеют предметом своим величайшие, так сказать, моменты отношения Бога к миру, по учению православной церкви. Первым по времени проявления из изображенных на этих картинах было, конечно, «Распятие»; на нем я и остановлюсь поэтому прежде всего.
Картина эта по содержанию своему сравнительно сложная. Главное место на ней, конечно, занимает изображение Распято­го на кресте Господа нашего Иисуса Христа; по сторонам Его изображения распятых с Ним двух разбойников — «бла­горазумного» по правую сторону и хулившего Господа — по левую; по правую же сторону — между крестом Господа и разбойника— изображение плачущей Богоматери и около Нее возлюбленного ученика Господа св. ап. Иоанна Богослова, а у самых ног распятого Господа по левую сторону креста в си­дячем положении св. Мария Магдалина; левее — впереди кре­ста разбойника две фигуры вооруженных воинов, а в самом ни­зу в некотором отдалении, сзади креста Господа, очевидно у подножия возвышения, на котором водрузили кресты, напо­ловину видны священники иудейские, фарисеи и другие из наро­да, пришедшие на позорище¹. Фоном картины служит красно-багровое небо с таким же склонившимся к западу солнцем и клочьями разорванных облаков, и между ними зигзагами молний. На самом верху — над облаками, на темно-синем небе лики ангелов, с ужасом взирающих на совершающееся на Гол­гофе.
В общем картина производит потрясающее впечатление. Распятый на кресте Спаситель изображен, очевидно, уже испу­стившим дух, с опущенною главою и смежившимися очами на покорно-спокойном лике; то же, не просто мертвое, а именно покорное спокойствие, так привычное православному глазу на наших старинных иконах и не обычное на картинах последнего времени, заметно и в положении всего тела Спасителя. Смотря на это изображение, вы чувствуете что-то божественное в этом страдальце, и невольно проникаетесь благоговением. Еще ни­же, чем Спаситель, опустил голову так, что лицо совсем не вид­но, и распятый по правую от Него сторону благоразумный раз­бойник, так же как Спаситель, осиянный каким-то светом. Не то представляет собою другой разбойник, черный как негр, с оскаленными белыми зубами и искривленным от напряжения и зло­бы не только лицом, а и всем туловищем: что-то именно разбойнически-озлобленное вы сразу видите в этом распятом и вот этот-то контраст между ним и рядом с ним распятым Спасителем, с божественным величием Его покорности, с кото­рым так согласуется вид благоразумного разбойника, и про­изводит то впечатление недоуменного ужаса и как бы винова­того испуга, какое отражается на лицах воинов и особенно священников и книжников иудейских, широко раскрытыми гла­зами смотрящих на распятых. Конечно, этому состоянию их много содействовал и грозный вид багрового неба и, может быть, горько рыдающая Богоматерь. Смотря на страдальче­ское лицо Ее с раскрасневшимися от слез глазами, невольно вспоминаешь тот «плач Богоматери», который слышим мы в тропарях канона, читаемого на малом повечерии Великой Пятницы. Но уста Ее уже сомкнулись, и Она имеет еще муже­ство так прямо стоять у креста Сына Своего, как бы всматри­ваясь в Его Пречистый Лик; уж и впрямь, не слышит ли Она от Него: «не рыдай Мене, Мати... востану бо»². В этом, по-мое­му, существенное отличие этого изображения скорбящей Бо­гоматери с сопутствующим Ей Иоанном от западных типов, в которых слышится нотка отчаяния и которые, напротив, так напоминает собою Мария Магдалина. Может быть, я и оши­баюсь в этом; но признаюсь — изображение Марии Магдали­ны, сердечные терзания которой таким растерзанным видом отразились и на растерпанных, но вместе и пышно раски­нувшихся и по плечам, и по спине светло-русых волосах ее, и на спустившихся светлых одеждах ее, и на самом положении ее, мне кажется не согласным с истинной. Впрочем, это самая несущественная мелочь; но в общем и цельном вся картина производит слишком большое впечатление и неволь­но наводит на целый ряд дум и чувств самых глубоких, ве­ликих и страшных...
Оставляя пока речь об этом, перейду на другой конец выстав­ки, где изображен, так сказать, заключительный акт этого ве­ликого мирового события — к картине «Страшный Суд».
Картина эта выставлена теперь уже во второй раз, в первый раз она выставлена была в 1906 году и тогда уже много было писано о выдающихся достоинствах ее в художественном отно­шении, как такой, в которой особенности таланта Васнецова, сказавшиеся в сделанной им росписи Киевского Владимирско­го собора, как бы достигли своего совершенства. Уже по одно­му этому я не должен рассматривать ее с этой стороны, и как в картине «Распятие» остановлюсь лишь на содержании и идей­ном его значении.
Содержание этой картины так описано в продающемся тут же на выставке листочке.
«Основанием изображения служат: Ев. Матф. гл. 25, ст. 31—46; Ев. Марка, гл. 13, ст. 24—27; Ев. Луки, гл. 21, ст. 27 и Ев. Иоанна, гл. 5, ст. 28—29.
Исполнена картина согласно древним иконописным подлинникам. На главном месте изображен Судия, Господь наш Иисус Христос, сидящий на пре­столе с раскрытым Евангелием и крестом в руках. На листе правой стороны Евангелия написано: «приидите благословении Отца Моего, наследуйте угото­ванное вам Царствие от сложения мира» (Мф. гл. 25, ст. 34); на левом же листе: «идите от Мене, проклятии, во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его» (Мф. 25, 41). При престоле Господа — предстоящие: с одной стороны. Пресвятая Матерь Господа, Заступница кающимся грешникам, а с другой сто­роны Иоанн Креститель. Далее по краям предстоят Арх. Гавриил и Арх. Ми­хаил, поражающий древнего змия зла и диавола. По сторонам престола, не­посредственно за Богоматерию и Крестителем — Апостолы на 12 престолах. За Апостолами —сонмы Ангелов. В верху картины изображены Бог Отец, благо­словляющий Сына на Суд, и Дух Святый. У ног Господа — распростерты ниц прародители рода человеческого ? Адам и Ева.
В центре картины, ниже престола Господа Судии, ? Ангел, держащий в од­ной руке праведные весы, а в другой руке — запечатанный семью печатями сви­ток с праведными делами. Пред Ангелом с весами судимая душа человеческая по воскресении. Слева от Ангела — диавол с развернутым свитком грехов.
По правой стороне от Судии Господа Иисуса Христа праведные по поряд­ку и чину, как изображалось в древней иконописи: цари, князи, епископы, священники, иноки и миряне, исполнившие заповеди Христовы. У одного из епископов — раскрытое Евангелие с написанными словами из 10 главы Ев. Иоанна, ст. 11: «аз семь Пастырь добрый— Пастырь добрый душу свою пола­гает за овцы».
Среди праведных изображены свершающие дела любви к ближним по сло­ву Господа: «взалкахся бо, и даете Ми ясти; возжадахся, и напоисте Мя; стра­нен бех и введосте Мене; наг, и одеясте Мя; болен и посетисте Мене; в темнице бех и приидосте ко Мне» (Ев. Мф. 25, 35-36). Между священниками один изо­бражен соблюдшим паству свою Господу, а другой соблюдший честное служе­ние свое и таинство.
На первом плане праведных изображены: София, Вера, Надежда и Любовь как выразительницы основных христианских добродетелей.
На левой стороне от Судии изображены грешные, не соблюдшие заповедей Христовых, также по чину, как в древней иконописи: цари и князи, епископы, священники, иноки и миряне всех язык—блудники и блудницы, прелюбодейцы, неправостяжатели, лихоимцы, сребролюбцы, скряги, злобствующие и враждующие до конца, самоубийцы, пьяницы, убийцы, тати и грабители, отвергающие Господа и проч.
Около диавола воставший на Христа антихрист с его служителями. Внизу картины ? направо изображено воскресение мертвых по трубному гласу. С ле­вой стороны— начало геены огненной и муки ада и огнь неугасающий, червь неумирающий, скрежет зубовный.
Вверху, в углу правой стороны — двери рая.
На правой же стороне, у самой рамы картины изображен человек, творив­ший дела милосердия, но ведший развратную жизнь. Он, хотя и на стороне праведных, но видит геену и созерцает мучения грешников. В древних иконо­писных подлинниках фигура этого человека изображалась привязанной к стол­бу между раем и адом с соответствующей надписью».
Нет слов, основная идея, вложенная в изображение Страшного Суда и так живо в данных на картине образах воплощен­ная, вполне согласна с учением православной церкви; и в це­лом, и в частях верная традиционным иконописным подлинни­кам, картина дышит, так сказать, духом церковности. Правда и то, что эта идейная верность картины церковным подлинни­кам не делает все-таки ее механически-рабскою копиею их и не убила художественной самобытности и художественного твор­чества изобразительного таланта Васнецова: картина ориги­нальна и в целом и в частях, и в каждом, так сказать, штрихе ее вы сразу узнаете кисть именно этого художника. Только разве поклонники не так давно народившегося и так широко уже рас­пространившегося декадентства— этой школы пустоты и из­вращения истины, могут возражать против типичности этих живых образов и силы их впечатления. Вот живые и типичные образы праведного Судии Господа Иисуса с предстоящими перед Ним и умоляющими за мир Пречистою Матерью этого Судии и величайшим из рожденных женами Иоанном; вы не только не можете забыть их, а под неотразимым впечатлением их, вы как будто даже угадываете, что говорят и скажут они вам. А эти лики праведных, которых вы с первого взгляда су­меете различить не по одеяниям лишь их и другим внешним признакам, а по тем внутренним, так сказать, дарованиям ду­ховным, которыми служили они Господу своему в юдоли зем­ной—как все они живы и типичны! Смотрите вы на эту «суди­мую душу человеческую», стоящую пред ангелом с весами, на которые диавол с такою важностию выкладывает длинную хартию грехов этой души, и вы чувствуете, как и вы вместе с нею трепещете и с замиранием духа ждете страшного приго­вора. Все это, говорю, так; но не в этом дело,— не на это мне хотелось обратить внимание читателя, а на нечто другое, что всплывает в душе при виде этой страшной картины точно так же, как и при Распятии, помимо тех безотносительных, так ска­зать, впечатлений, о которых была речь доселе. Я хочу сказать о том, что, как ни глубоко и как ни целостно впечатление, по­лучаемое вами от той и другой картины, все же оно является каким-то недосказанным и неразрешенным.
В самом деле, дух замирает при взгляде на картину «Распя­тие», на уязвленную в самое сердце Богоматерь и еще больше на самого Распятого Господа: мысль о безмерности зла, для искупления которого потребовалась такая жертва со стороны возлюбившего нас до конца Сына Божия, делает как будто по­нятною эту жертву для рассудка, но сердце не может успоко­иться на этой мысли и напрасно ищет исхода из объявшего его ужаса. Недаром сами силы небесные, с небесных кругов взи­рающие на «позорище», как будто застыли от ужаса при виде будто и они вместе с вами вопрошают: «Что же дальше? Неужели здесь и конец?» Ответа на этот вопрос нет на картине, и вы отходите от нее, как и бывшие на позорище, биющие перси своя...
То же самое, ущемляющее сердце ужасом и не дающее ему просвета впечатление производит и изображение Страшного Суда. Правда, страшная острота этого впечатления как будто несколько умеряется правой стороной картины, где лики пра­ведных в веселии и радовании идут наследовать уготованное им царствие от сложения мира; но эти самые чистота и свя­тость их, так живо отпечатленные на их ликах, каким-то уко­ром отражаются на совести, и под этим укором вы не смеете даже подумать о возможности и вам вчиниться в эти лики пра­ведных. А грозный лик сидящего на престоле связывает язык вам, чтобы сказать Ему, как разбойник на кресте: «помяни меня, Господи, во царствии Твоем»³. Недаром и окружающие престол Его лики ангельские и соседящие Ему на двенадцати престолах апостолы смотрят на вас как-то бесстрастно; даже упавшие ниц пред престолом прародители... умолят ли за тебя?.. Снова обращаешься взором на левую сторону картины, где за сатаной грешники стремглав свергаются в огонь вечный, и невольно всматриваешься в лица татей⁴, скупцов, прелюбо­деев, самоубийц и т.п., которые здесь, так сказать, на первом плане и всего ближе к озеру огненному. Я не берусь разбирать психологию зла антихриста, который будет выдавать себя за Бога и ложными знамениями прельщать любве и истины не приявших, а здесь изображен в виде гордого своей силой деспо­та; но я знаю, что уже в наше время все таковые типы грешни­ков, так живо и характерно изображенные на картине, еще, как говорят, полгоря. Горе уже наше, а тем больше, значит, по­следнего времени в том, что мы «уклонились в словеса лукавствия непщевати вины о гресех»⁵, и грех, возведенный в идеал, До того утончен в своих формах, что трудно отличить его от Добра. И что пред этим грехом, как фальсификацией добра, грехи тех грешников, которых мы видим на картине? Верно, что что-то гнусное, отвратительное записано в лицах их; но, смотря на них, никак не помиришься с мыслью, что в тайниках их душ не осталось и искры добра, которая под воздействием света истины и тепла любви не могла бы в конце концов разго­реться и таким образом избавить их от огня геенского. Смотря на них, невольно вспоминаешь слова Господа о жителях Содома и Гоморры, что им отраднее будет в день тот, нежели граду тому, который по гордости не примет проповеди апостольской (Марк. 6, И)...
Не к тому говорю я все это, чтобы осуждать В. М. В-ва за его «Распятие» и «Страшный Суд», за то, что, верный древне-церковной традиции, он не подчеркнул на своей картине «Страшный Суд» этого сатанинского духа огню блюдомых грешников, а в страшном зрелище «Распятия» не указал выхо­да из вселяемого этим зрелищем чувства недоумения и ужаса; ибо ни того, ни другого сделать он и не мог по самому суще­ству дела. Все это сказал я к тому, чтобы показать, что обе эти картины, оставаясь верными евангельской истине и церковной традиции и с неподражаемою живостию и верностию воспро­изводя воплощаемые данными событиями религиозно-нравственные идеи, в произведенном ими потрясающем впечат­лении оставляют что-то как будто недосказанным, не разре­шенным. Нет в них чего-то, что не то чтобы смягчало это впе­чатление, а давало бы ему, как и вызываемым ими мыслям, ис­ход, так сказать, разрешало бы для верующего сердца — примиряло бы те контрасты и ужасы, какие вызываются изо­браженными на картинах событиями, давало бы возможность мыслить их — эти контрасты и ужасы — в одном целом, не уничтожая ни одного из них и не внося в них каких-либо ком­промиссов, а, так сказать, раскрывая, восполняя и объясняя. Распятие и Страшный Суд представляются, как оно есть и на самом деле, как будто двумя гранями, или двумя крайними точками, которые предполагают собою соединяющую их ли­нию,— это два крайние члена трилогии мировой жизни, пред­полагающие третий, их соединяющий и объясняющий.
Таким-то третьим, средним членом изображенной В. М. Вас­нецовым мировой трилогии и представляются мне осталь­ные три картины выставки: «О тебе радуется», «Евхаристия» и «Сошествие во ад».
Что же это за картины, какое их содержание и как они этим своим содержанием с его идейной, так сказать, стороны объ­единяют Распятие и Страшный Суд и тем утешают дух?
Картина «О Тебе радуется» уставлена в том же зале, где и картина «Страшный Суд», против нее, и уже эта самая поста­новка ее в указанном выше отношении не лишена значения, по­тому что, как только вы, потрясенные зрелищем Страшного Су­да с его строгими ликами наверху и мрачными, мерзкими лица­ми внизу, с его в общем резкими и, так сказать, сухими очерта­ниями, отходите от этой картины и обращаете взор свой на противоположную сторону, вы сразу видите картину «О Тебе радуется», написанную в мягких и светлых тонах, и вся она как будто дышит лаской и утешением. Она значительно меньше картины «Страшного Суда» и не так сложна и разнообразна до контрастов в своем содержании, как та. В центре картины вы видите как бы несущуюся к вам по воздуху из оставленного ею позади себя храма Богоматерь с взором, полным любви и утешения. Ее, в этом небошествии Ее, как в чреве своем носив­шую Бога, бывшую храмом Божества и Царицу Небесную, сопровождают лики ангельские и сретают святые Божий человеки; радость написана во взорах всех, и эту радость они как будто готовы возвестить и вам, взирающим на это чудное видение. Эта радость несет вам Божие благословение, которое как бы и передает людям стоящий впереди святых и ближе всех их к людям святитель Николай благословляющий. По другую — по правую сторону этого собора стоит как бы на Божественной страже св. Архистратиг Михаил.
Таково в общем содержание этой картины. Существенное отличие этого изображения всего освященного собора небо­жителей от данного на картине «Страшного Суда», на мой взгляд, то, что там все они представлены в их, так сказать, личном переживании радости о Господе, здесь же они являют­ся как бы благовествующими ее людям. Правда, и там Бого­матерь изображена молитвенно склонившеюся к Сыну Сво­ему, конечно, с ходатайством за грешный род человеческий; но вы как бы не знаете еще, услышана ли Им молитва Ее; здесь же Она изображена как бы уже несущею вам радостную весть о вашем помиловании Сыном Ее ради молитвенного заступничества Ее...
Может быть, я ошибаюсь в своем истолковании идейного значения этой картины, какое предносилось пред духовным взором художника, но в данном случае я передаю то, что переживалось лично мною при любовании ею непосредственно по­сле рассмотрения картины «Страшного Суда». Каким-то уте­шением и ободрением повеяло от этой картины, и сердце, потрясенное зрелищем Страшного Суда, успокоилось надеждою на молитвенное заступничество Царицы Небесной и всех святых...
В таком же отношении, как картина «О Тебе радуется» к картине «Страшного Суда», показались мне и картины «Евха­ристия» и «Сошествие во ад» в их отношении к «Распятию». Обе эти картины своим идейным содержанием как бы венчают со­бою Распятие, как бы отвечая на поставленный этою картиною пред сознанием вопрос о значении и действенности для людей распятия Господа Славы и указывая не только пусть этой дей­ственности, а и пределы его...
С внешней стороны картина «Евхаристия» совсем не похо­жа ни на «Распятие», ни на «Сошествие во ад», между которыми она уставлена. Она немного больше каждой из них в ширину и втрое, если не вчетверо, меньше их в вышину. На низком и длинном полотне пред завесою, составляющею фон картины, изображены в средине Христос Спаситель, держащий в левой руке чашу, а правой подающий агнец согбенно стоящему по правую сторону Его ап. Петру; за Петром также согбенно с простертыми руками подходят ко Христу еще пять апосто­лов. В таком же положении, подходящими к Господу с левой стороны изображены остальные шесть апостолов и впереди всех другой первоверховный ап. Павел. На двух невысоких тем­ных выступах, представленных в передней части картины в ви­де скрижалей, написаны слова Спасителя, которые Он произнес на Тайной Вечери при преподании ученикам Своих пречистых Тела и Крови.
Такова несложная внешняя сторона картины, написанной В. М. Васнецовым еще в 1901 г. для того же Мальцевского хра­ма, для которого написан и «Страшный Суд», потому многим известной по гравюрам и копиям ее. В виду этой известности ее нет нужды говорить о характере сделанных изображений и их художественном достоинстве. По отношению к внешней сторо­не картины сделаю одно лишь маленькое замечание, что в сло­вах Господа о Св. Крови Своей несогласно с текстом Еванге­лия написано: «пиите от нея вси; сия бо есть кровь Моя»⁶; союза бо ни в одном Евангелии нет. Но это разумеется мелочь. Дело не в этом, а в идейной стороне содержания. В основе этой идей­ной стороны, очевидно, лежит беседа Господа с иудеями о хле­бе жизни, изложенная в 6-й главе Евангелия от Иоанна, в связи, конечно, со сказанием Евангелия о Тайной Вечери. По смыслу этой беседы Плоть, которую Господь дал за живот мира,— т. е. распял на кресте, должна быть хлебом вечной жизни для ве­рующих в Него и вкушающих от этого хлеба. Это питание Гос­подом верующих Своею распятою на кресте Плотию во оставление грехов и в жизнь вечную началось на Тайной Вече­ри, когда Он преподал апостолам эти Тело и Кровь Свои под видом хлеба и вина, и с тех пор Им же преподается и каждому и нас в Таинстве Причащения, которое и есть не что иное, как та же Тайная Вечеря; ибо то же Тело и та же Кровь преподается здесь, что и там, и преподает их нам Своею державною ру­кою тот же Христос, соседящий Отцу и невидимо с нами пре­рывающий в таинстве.
После этого едва ли нужно разъяснять, какое отношение эта картина имеет к картине «Распятия» и именно с их идейной стороны; довольно заметить, что если жертву Евхаристическую нельзя отожествлять с жертвой Голгофской, то нельзя и разделять их; одна — корень, основа, а другая — ее плод и следствие; то два момента одного события...
Обратимся к рассмотрению последней картины выставки: «Сошествию во ад», которая впервые лишь выставляется на суд общества, поэтому и речь наша о ней будет может быть не­сколько пространнее предыдущих.
Важное достоинство этой картины то уже, что она, как и «О Тебе радуется» и «Евхаристия», не раздвояет вашего внимания и, так сказать, не раздирает вашей души выставленными в ней образами, как «Распятие» и «Страшный Суд». Правда и на них Христос центральная фигура, основной камень, но этот камень —камень пререкания, положенный на востание одних и на падение других; здесь же Христос Спаситель является не про­сто центральной фигурой, но такой, которая дает собой тон всей картине и определяет собою характер всего остального со­держания картины — всех остальных лиц ее, как бы отражаю­щих на себе или воплощающих в себе то, что от Него исходит.
Занимая середину картины, Христос изображен на ней в ве­личавой простоте стоящим над разрушенными Им и попирае­мыми Им адскими вереями, без слов являющим Себя победи­телем этого ада и тем утешающим, ободряющим и, так ска­зать, животворяющим Собою всех, во аде дотоле заключен­ных...
Не скажу: наивно, а как-то умиленно в этом изображении Спасителя то, что Он стоит на сокрушенных Им вереях ада, весь осиянный розовым светом, окружающим Его в форме яйца; это розовое яичко в свою очередь своим розовым светом осиявает сонм ангелов, с высоты небесной зрящих на Победителя ада, славящих Его и ликующих. И какая разница этих ангелов от тех, что с ужасом взирали на Распятие, как будто недоуме­вая, чем же кончится это безмерное зрелище! Там самый свет, окружающий ангелов, какой-то белый, холодный, лунный свет, как будто мертвящий и зрителя; здесь — розовый свет, кото­рый исходит от Христа и в котором ангелы как бы плавают, не то что ласкает вас, а больше — бодрит, живит, как бы выводит вас из того оцепенения, в котором отошли вы от «Распятия», и разрешает наш вопрос. Как бы увлекаемые радующимися взорами ангелов, и вы невольно начинаете смотреть и смо­треть, так сказать, с упованием туда же, куда и они — на Хри­ста и Его окружающих. Кто же эти окружающие Христа? Рядом с Христом, только несколько подавшись назад и пониже Его, стоит св. Креститель Иоанн, который, как поется в церков­ной песни, «за истину пострадав радуяся, благовестил еси и су­щим во аде Бога, явльшагося плотию, вземлющего грех мира и подающего мирови велию милость»⁷. Мысль эта как нельзя более живо выражена на картине самой постановкой Крестителя: он изображен стоящим около Христа, левою ру­кою указывающим на Него, а правою спущеною вниз — к тем, которые выходят из ада, как бы зовущим их к этому проповеданному Им. И глас Его, несомненно, теперь уже не глас во­пиющего в пустыне... Вот совсем около Него, несколько впере­ди, стоит на коленях, головою своею прижался, припал ко Хри­сту и готов, кажется, целовать Его руки — праотец Адам. Что за чудное выражение его лика и всей вообще его позы! Это не просто старец, радующийся личным счастием, за это счастье благодарящий; написанная на лице его благодарность — не за себя только, а и за всех, от него происшедших, по его вине по­павших в ад. Видя их выходящими из ада, уверенный в их спа­сении и потому безмерно благодарный Спасителю. Как он по­коен на лоне Его!
По другую сторону Спасителя пала ниц перед Ним — не рас­простерлась как в беде сущая и молящаяся, а именно творит глубокий-преглубокий поклон до земли — поклон благодарно­сти, праматерь Ева. Этим поклоном она как бы досказывает, доделывает то, что взором своим выражает Адам. Рядом с Евой стоит еще совсем невинный отрок, детски просто радующийся свету, на который вышел он вместе со своей матерью. Это,— конечно, Авель. А вот в отверстии ада, явившемся вследствие сокрушения Христом верий его, стоят уже на половину вышед­шие из него с лицами, обращенными ко Христу, очевидно, вет­хозаветные пророки, своими очами увидевшие Того, о Ком вещали они на земле... Истомленные ожиданием Его, как они обрадовались, увидя Его лицом к лицу! Вот очевидно скорбный Иеремия скромно сложил руки, вложив пальцы в пальцы, с умилением смотрит на Господа и как бы говорит Ему: неуже­ли это Ты, радость моя? Рядом с ним величественный старец простирает ко Христу длани свои, как бы готовый вещать о Нем. Кто это? Пр. Исайя? А может быть царь и пророк Да­вид?.. Вот и другие пророки, патриархи, праотцы... Не многие еще так ясно выступили из адских заклепов; но вы чувствуете, что за ними по зову Крестителя выйдут еще и еще... Почему знать, может быть, чуть не все, содержавшиеся дотоле во аде. Недаром в стихирах на вечерни Великой Субботы ад, дотоле властвовавше над ним, представлен со стоном вопиющим, что Иисус опустошил его затворы и отнял у него всех от века за­ключенных...
Неправда ли, какое целостное и жизнерадостное содержа­ние этой картины! И как прекрасно оно восполняет собою «Распятие» с его ужасами, лишь здесь, в этой победе Христа, иже на ада, находящими свой исход! и какой это желанный исход!
С другой стороны, эта победа мирит нас и с «Страшным Су­дом»; ибо видя Христа сходящим во ад с проповедью о спасе­нии, вы чувствуете, что не все потеряно для тех, кои ушли отсюда с грехами — правда гнусными и мерзкими, но совершенны­ми по неведению и немощи, а не с хулой на Духа Святого, что оставшаяся в них хотя бы искра добра и света, хотя бы в виде одного лишь сознания греховности греха и вожделенности добра, под действием света Христова и благодати Его,— чрез Него, во ад сходящего и в тайне Евхаристии омывающего всех «поминавшихся зде», разгорится в них в целое пламя и,— почему знать? — может, и спасет их...

Правда эти pia desideria⁸ как будто разбиваются той мыслию, что и «Сошествие во ад», бывшее пред воскресением Христа, и «Св. Евхаристия», в ее искупительном значении со­вершающаяся теперь, предшествуют, во времени-то, «Страш­ному Суду», имеющему совершиться после кончины мира и всеобщего воскресения; но дело в том, что тот «Страшный Суд», который изображен на картине В.М. Васнецова, обни­мает собою не один этот последний, так сказать, заключитель­ный акт его, а и первый, который начинается для каждого из нас непосредственно после смерти и о котором говорит Св. Апостол в словах: «лежит человеку единою умрети, потом же суд» (Евр. 9,27) — и который на картине изображен — в самом центре ее в образе судимой души человеческой. Это изначаль­ный момент Страшного Суда, на языке церковном известный под именем «мытарств», в церковном искусстве встречается иногда в виде отдельного изображения и представляется не­сколько иначе и, так сказать, пространнее, в виде целого ряда отдельных актов, касающихся различных грехов и вообще сто­рон духовной жизни; но суть дела не в этом, а в том, что опре­делившаяся на этом суде дальнейшая судьба отшедшей души, за бескровную жертву Христову молитвами Богородицы и всех святых, по верованию православной церкви, у согрешивших грехом не к смерти — у иных скоро, а у иных нескоро, но у всех ко времени последнего суда может изменяться... Конечно «Со­шествие Христа во ад» было историческим фактом, имевшим место между смертью и воскресением Его; но церковь православная не отметает мысли, что оно не то что повторяется, а как бы продолжается и после, и теперь...
Таковы не осуждаемые православною церковию думы и чаяния, которые навеваются картинами «О Тебе радуется», «Евхаристия» и «Сошествие во ад» в их отношении к «Распя­тию» и «Страшному Суду». Высокохудожественные по своему исполнению и строго выдержанные в своей церковной стихий­ности мысли и формы, они вместе с ними образуют собой как бы своего рода трилогию мировой жизни.
Но не здесь, по-моему, конец важного значения картины «Сошествие во ад» в церковно-религиозном отношении; в этом отношении она важна как воспроизводящая собою древнее изображение воскресения Христова.
Выходя, очевидно, из той мысли, что сошествие Спасителя душою Своею во ад не вполне соответствует факту воскресения Христова, как не душу только Христа, а и тело Его обнимающему собою, иконописцы и живописцы последних ста лет стали изображать воскресение Христово во образе Христа, восстаю­щего из гроба. А так как тело воскресшего Господа, по прямым свидетельствам Писания, получило особливые духовные свой­ства, в силу которых оно проходило «дверем затворенным», де­лалось видимым и невидимым и т. п., то живописцы и стали изображать это тело парящим над землею, или, напр., стоя­щим на тонких былинках и не гнущим ни одну из них, а в самом составе своем как бы прозрачным. (В связи, очевидно, с этим в самое последнее время стали входить в употребление иконы Воскресения, писанные на стекле, сзади обычно освещаемые светом электричества или просто керосиновой лампы и тем производящие своего рода эффект).
Не знаю, как другим, но мне эти попытки искусственного, так сказать, одухотворения тела воскресшего Господа, кажутся не только не согласными с истиной, а и ведущими к полному ее отрицанию.
В самом деле, если в Евангелиях и говорится о явлениях воскресшего Господа, то везде Его тело представляется в та­ком виде, какое свойственно было Ему в Его естественном до-смертном состоянии: так Господь являлся то в виде садовника Марии Магдалины, то как путник ученикам, шедшим в Эммаус; даже когда Апостолы подумали о Нем, явившемся им по воскресении, что это дух, разумеется воплотившийся, Господь указал на свою плоть, и кости, и раны и даже предложил Фоме осязать их.
Следовательно, изображение воскресшего Господа в каком-то утонченном, искусственно, так сказать, одухотворенном те­ле произвольно; но главнее того, такое изображение дает повод сближать духовность воскресшего тела Господа с теми при­зрачными явлениями, которые бывают на спиритических сеан­сах. Как бы мы ни объясняли эти явления, то несомненно, что они всецело материалистические, или, если угодно, психические, душевные, но ни в каком случае не духовные. Если же так, то все означенные попытки искусственного одухотворения тела Христова на манер спиритической материализации духов ведут к ложному представлению духовности тела Христова или, точ­нее, к отрицанию духовности Его в собственном смысле, а вме­сте с тем к превратному пониманию или, лучше, отрицанию и всеобщего воскресения по образу воскресения Христова, а следовательно, к искажению или отрицанию и жизни будущего века, который мы чаем.
Вот почему все таковые новшества могут быть, кажется мне, разве только терпимы, как уже освященные церковным употреб­лением, но ни в каком случае не могут быть поощряемы или одобряемы впредь.
Если же кому желательно на иконе воскресения Христова видеть не символическое изображение воскресения, а, так ска­зать, портретное изображение того, что относится к телу Хри­ста по соединению с ним души Его, т. е. к телу воскресшему, то должно изображать то, о чем говорят Евангелия, т. е. должно изображать или пустой гроб Господа и ангела, возвещающего о воскресении Его, и если самого Христа, то непременно в том виде, как Он является — или в образе садовника, явившегося Магдалине, или в образе путника, или вообще таким, каким знали Его ученики Его до воскресения; ибо ежели бы Он являлся им в другом виде, то как бы они узнавали Его?
Все эти речи о таких именно изображениях воскресшего Гос­пода не мое измышление; так несомненно понимает дело прис­нопамятный митр. Филарет, потому что такие именно изображения воскресшего Господа по его — митр. Филарета — личному указанию сделаны на алтарных стенах Воскресенско­го Кладбищенского храма в основанном им Гефсиманском ските; на горнем месте этого алтаря устроена ниша, изобра­жающая как бы погребальную пещеру Господа, и около нее изображен ангел, в руках которого свиток со словами: «Иисуса распятого ищете, нет зде; воста, яко же рече. Приидите, види­те место, где же лежа Господь» (Мф. 28, 5, 6). Далее по сторо­нам идут изображения явления Господа Мироносицам, Ма­рии Магдалине, Эммаусским путникам; а вне алтаря — ожив­ление мертвых костей, виденное Иезекиилем, всеобщее воскре­сение и др.
Жестоко ошибаются те, которые новаторские изображения воскресшего Господа в утонченном, как бы призрачном теле, называют символизацией духовности этого тела. Символиза­цией называется представление символизуемого под образом, взятым из другой области, существенно отличной от области символизуемого, но таким, который не заключает в себе чего-либо неестественного или противоестественного и, будучи есте­ственным, указывает, так сказать, на существенное свойство символизуемого. Но разве внешняя прозрачность воскресшего тела Господа явление естественное и указывает на существен­ное свойство Его именно как тела духовного? Существенное свойство духовности того или иного явления или существа это — его полная независимость от условий пространства и времени, указывающая на его разумную и свободную силу и могущество, а в этом его преимущество перед всем материаль­ным. Если приложить символизацию к изображению воскре­сения Христова, то наилучшим изображением надо признать то, которое будет говорить о духовной силе и могуществе вос­кресшего; нагляднее всего выразилась эта духовная сила Хри­ста в Его сошествии во ад⁹, и в свое время выразится в нашем всеобщем воскресении. Вот почему в древней церкви именно сошествие во ад Господа и бралось для символического изо­бражения Христова воскресения.
Этот-то древний образ воскресения Христова и воспроизво­дит В. М. Васнецов в своей картине «Сошествие во ад», и в этом воспроизведении, обличающем собою фальшь совре­менного иконописания и как бы зовущем нас и в этом пункте на правый путь отцов, и заслуга В. М. Васнецова.
Можно бы и еще многое говорить в уяснение значения кар­тины «Сошествие во ад», но из сказанного оно думается доста­точно ясно. Другое дело, угадал ли я мысль художника относительно трилогии...
Иоанн Соловьев. Православно-христианская философия в русском искусстве (с выставки религиозных картин В.М. Васнецова) Печатается полностью по тексту одноименной книги: Харьков, 1910. Протоиерей Иоанн  Ильич Соловьев — автор ряда книг церковно-исторического и нравственно-назидательного характера.

(Публикуется по:
Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология./
Сост., общ. ред. и предисл. Н.К. Гаврюшина. ?

М.: Прогресс, 1993. ? C. 173-188.)

В.М. Васнецов. Снегурочка и Лель. Эскиз костюмов для оперы Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка». Около 1885 г.

Царь Иван Васильевич Грозный Васнецов В.М.

Нищие певцы Васнецов В.М.