Страница 2.

1-2-3-4-5-6-7

          Прибежал Васнецов. На Бедлевиче – Мельнике костюм тотчас изорвали в клочья, парик выбросили, шевелюру привели в ужасающий беспорядок и посыпали мукою. Наводя последний лоск на костюм, актера повалили, проволокли по полу коридора и вытолкнули на сцепу пред очи князя.
          Один вид Мельника вызвал овацию, восхититься, видимо, было отчего.
          Сохранились воспоминания самого Виктора Михайловича об этом спектакле. «Досталось тогда милой Надежде Васильевне Салиной (в некоторых монографиях пишут ошибочно „Савиной“. – В. Б.), – говорил Васнецов биографу. – Волосы ее собственные, прекрасные тоже надо было не пожалеть, растрепать по-нашему, и каждая складка на платье Русалки должна лежать так, как нам нужно, водяные цветы, травы должны опять ложиться и сидеть по нашему капризу, купавки в волосах должны быть вот тут и не в ином месте… Русалок тоже пришлось разместить и рассаживать по сцене самим. И, вправду сказать, Подводное царство вышло не худо. Русалка своим дивным пением произвела восторг. Слава Русалке! Слава Савве Ивановичу! Да, пожалуй, спасибо и нам, работникам!»
          «Русалку» приняли, а «Фауст» не понравился. И, видимо, прежде всего правдой характеров. Маргарита у Мамонтова была тоненьким подростком. Где ей до пышногрудых Маргарит Большого театра, в декольте и драгоценностях? Мефистофель оказался отнюдь не чертом, а франтом с Тверского бульвара.
          Публика спектакль осмеяла, а на «Виндзорских проказниц» вообще не пошла, ни одного билета не продали.
          И вот к осеннему сезону приготовлялась «Снегурочка». Представление состоялось 8 октября 1885 года.
          Неврев писал Васнецову в Киев: «22 октября 14 человек передвижников были угощаемы добрым С. И. Мамонтовым представлением „Снегурочки“. Все были в восторге от постановки пьесы благодаря твоим рисункам».
          Виктор Михайлович Васнецов спектаклей «Снегурочки» не видел, в те дни он уже стоял на лесах Владимирского собора.
          23 июня (!) Васнецов писал Прахову: «Алтарь почти весь уже скомпонован, и задержка только за Вашей программой. Купол у меня уже готов, кроме рая… Я теперь горячо работаю, и нужно, чтобы жар не остывал… В Киеве не мог бы спокойно заняться композициями, а в Абрамцеве я совершенно спокойно займусь, ничто не мешает моему настроению».
          А вот письмо от 14 июля: «Согласен выписать краски из Германии от фирмы „Мевес“… Работаю, слава богу, усердно. В Киев привезу основы всех композиций…»
          Седок удобно расположился в пролетке и, улыбаясь, разглядывал очень высокие облака, похожие на овечью отару. Багаж – несколько преогромных папок и саквояж. Извозчик, скашивая глаза на седока, терпеливо ждал приказания. Но седок совершенно никуда не торопился.
          – Тебе хорошо – стоять, – пожаловался извозчик лошади. – А нам за постой платы нет, нам за езду платят.
          Седок назидательную беседу услышал и нисколько не обиделся.
          – Тепло! – сказал он с удовольствием. – Люблю теплую осень.
          – Трогать, что ли?
          – Трогай.
          – А далеко ли?
          – Вот этого я как раз тебе и не могу сказать, – засмеялся седок. – Владимирский собор знаешь? Новый, только что построенный?
          – Хе! Новый! Я дитем был, когда его начали ставить. Строители-то нынче – одно жулье!
          – Всякие бывают. Честные тоже. Вези меня, братец, в такое место, где квартиры сдают. Чтоб и от центра было недалеко, и от собора тоже.
          – Можно на Большую Владимирскую, возля Золотых Ворот. Там меблированные комнаты госпожи Ильинской.
          – Вот и слава богу! Вези к Ильинской. Как там у нее насчет клопов?
          – Не живал, потому как рылом не вышел. У Ильинской чисто. Господам комнаты сдает.
          – Ну что ж, – сказал седок. – Стало быть, Киев.
          – Киев, Киев, – закивал головою извозчик. Васнецов комнату снял светлую и просторную. Поменял сорочку, причесал перед зеркалом бороду, достал из саквояжа новехонький синий парусиновый халат, взял длинный мунштабель, пачку кистей, палитру. И с корабля – на работу.
          С Праховым сошлись у дверей собора.
          – Виктор?!
          – Адриан!
          – Когда ты приехал?
          – Только что.
          – И сразу быка за рога?
          – Что же откладывать? Сегодня начну, назавтра меньше останется. Убудет.
          – Убудет?! – захохотал Прахов. На голоса вышли двое в блузах.
          – Знакомьтесь, – представил Прахов. – Господин Васнецов Виктор Михайлович, а это – господа Сведомские. Александр Александрович, Павел Александрович.
          Руки жали дружески, а поглядывали внимательно.
          У каждого своя стена, но работа бок о бок.
          Братья Сведомские были погодками, старший, Александр, Васнецову был ровесником.
          Разговор затеялся чересчур громкий, чересчур беззаботный. Все понимали, что это маленькая бравада, скрывающая страх, страх перед многотрудной работой.
          Зашли в собор, постояли, глядя на громаду белого центрального корабля, потихоньку разошлись, деликатно оставив Васнецова наедине с мыслями. А тот и не думал впадать в высшую задумчивость.
          – Начну-ка я с малого потолка, разомнусь на травках! – окликнул он Прахова.
          – Ну, что ж! – согласился Адриан Викторович. – С травок, так с травок.
          Малый потолок был узкой полосой в алтаре, отделяющей или скорее соединяющей четырехугольник главного корабля с полукруглой абсидой.
          Рука не дрогнула, когда первая изумрудная полоса легла на белую стену. Но тотчас дух перехватило, застонали жилки на висках. Сунул кисть в мунштабель, перекрестился. Так перед пахотой крестьяне осеняют себя крестным знамением. Пошел кистью махать, покуда спина не заломила. А спина заломила уже минут через двадцать. Сошел с лесов. Поглядел на работу: пятнышко, как от воробья. Стоял, озираясь.
          «Господи, да возможно ли такую махину разрисовать? Ничего, брат, ничего. Конечно, это не холсты пачкать, не досточки резать! – почему-то было очень весело. Какое же легкомысленное существо – человек. Сказали – распиши храм, тотчас и глаза вытаращил: чего не расписать – распишу».
          – Вот и распиши! Распиши!
          Забежал на леса. Ухватился за кисти, как утопающий за соломину.
          Ему казалось, что со стороны он похож на пианиста, играющего бравурную музыку – кисти у него так и летали в руках: зеленая земля, умбра, охра, зелень, перманент.
          «Нет, – сказал он себе уже через полчаса, – нет».
          Это значило – не пианист он и рисование – не игра на рояле… Работа пошла спокойная, медлительная, и оттого быстрая. Быстрая, потому что было видно – дело делается. Вспомнилась кисть-метла, которой декорации мазал.
          Ничего-то нет случайного! Вся прежняя жизнь вдруг показалась ему сознательной старательной подготовкой к сегодняшнему дню. Даже странники, рассказавшие о райских птицах Алконост и Сирин. Ведь вот он, рай, начинается под его кистью.
          Поглядел на сияющую белизной абсиду. Здесь будет Богородица с младенцем. На золотом небе. А по краю, с обеих сторон, размахнут крылья предвестники Богородицыного благословения – серафимы.
          Сердце замерло от красоты, которая уже существовала в мире! Правда, пока что только в сердце его.
          – Виктор Михайлович!
          Он посмотрел вниз: Сведомские.
          – Пора на обед! Эмилия Львовна опоздания не терпит.
          Пробка хлопнула о потолок и упала на тарелку Васнецова.
          – Это знак! – ахнула Эмилия Львовна.
          – Пробка знает именинника! – засмеялся Адриан Викторович. – С почином тебя, Виктор Михайлович!
          Выпили бокалы стоя, серьезно. Обед был праздничный, люди все милые. Улыбки не сходили с лица.
          – Васнецов, – спросила Эмилия Львовна, – а ты знаешь, благодаря чему ты здесь?
          – Благодарю кому – знаю.
          – Не кому, а чему?
          Виктор Михайлович развел руками.
          – Благодарю чуду, миленький Васнецов.
          – Чуду?!
          – Верно! Верно! – сиял очками Прахов. – У нас, брат, даже документ на чудо имеется.
          – Эта история – держите меня! – воскликнула Эмилия Львовна. – Адриан прилетел из Питера на крыльях – государь одобрил проект: расписать собор в русском духе. По сему высокому случаю было шампанское.
          Завтрак был среди своих, а во главе стола восседал милейший «вечно второй».
          – Это Баумгартен, – подсказал Прахов. – Наш вице-губернатор. Поедешь делать визиты, познакомишься. Впрочем, я сам тебя с ним познакомлю.
          – Итак, шампанского было очень много, – продолжала Эмилия Львовна, – и в конце концов они остались вдвоем: Александр Павлович и Адриан. Тут нашего профессора и осенило немедленно ехать в собор.
          – Знаешь, Васнецов! – глаза у Прахова заблестели. – Я действительно увидел в абсиде линию. Намек на образ.
          – Адриан кричит Баумгартену: видишь? А тот солдафон: «Нет!» – говорит. – «Так гляди!» И, видно, Адриан в такое пришел вдохновение, что и бедный Александр Павлович прозрел.
          – Но я действительно! – сияя глазами, говорил Прахов. – Я – действительно!
          – И вот, чтоб никто не усомнился, Адриан зарисовал «видение». А так как Александр Павлович был уже назначен председателем комитета по завершению собора, то тут же был составлен протокол, который профессор и вице-губернатор скрепили своими высокими подписями.
          – Но мы самого главного не сказали! – воскликнула Эмилия Львовна. – Богоматерь, привидевшаяся Адриану, была копией с абрамцевской иконы.
          – А я чуть было своею волей не отказался от Владимирского собора, – покачал головой Васнецов. – Слава богу, в ту же ночь и опомнился. На станцию телеграмму давать прибежал мокрый как мышь.
          – Никуда бы ты от нас не делся, – сказал Прахов.
          Из столовой прошли в кабинет. Здесь стояла огромная тахта и еще был диван. Павел Александрович снял ботинки и улегся.
          – Присоединяйтесь! – предложил Васнецову. – Мы каждый день так.
          – Прикорнуть после обеда – это хорошо, – сознался Виктор Михайлович.

1-2-3-4-5-6-7

В. М. Васнецов. Портрет М. В. Нестерова. 1925.

И. Н. Крамской. Портрет А. В. Прахова. 1879.

Н. П. Кузнецов. Портрет В. М. Васнецова. 1897.